Александр был пьян. От возбуждения, от азарта. Судьба благоволила ему. Он и раньше не раз испытывал подобное чувство – во время игры в свои любимые шахматы. Всякий раз, когда в равной, казалось бы, позиции, противник давал ему шанс своим ходом. И он не упускал его – проводил красивую комбинацию и выигрывал. До вчерашнего дня игра с судьбой была явно ничейной – скучной и бесперспективной. Появление старика смешало фигуры, нарушило вялотекущую позицию и вызвало цепь непредсказуемых событий и действий. Балабанов только что вышел из здания архива МВД СССР. Рассказ старика частично подтвердился. Да, была экспедиция Ларченко. Иваном Онуфриевичем были названы точно и время её проведения, и состав, и некоторые другие детали. Итак, слова старика не бред и не вымысел. Значит, и сенсационная Книга Памяти гиперборейцев вполне может существовать – чем чёрт не шутит? Пройти мимо такого шанса? Это было не в правилах опытного и азартного игрока. Надо действовать быстро и чётко. И провести выигрышную комбинацию!
Балабанов постарался отбросить волнение. С чего же начать? Он постарался в подробностях вспомнить вчерашний разговор. Ага, вот оно: Ларченко мельком упомянул, что много лет они с матерью жили на даче в Подмосковье. Логично именно оттуда начать поиски, постараться найти какую-нибудь зацепку. Балабанов направился к Ларченко – по адресу, накарябанному на клочке бумаги дрожащим старческим почерком. Спустя полчаса такси мчало их в сторону Рублёвки. Старик зябко дремал, съёжившись на сиденье. Вечерело. Слепили встречные фары. Матерно ругался таксист. Сердце Балабанова билось чаще.
Дача Ларченко отыскалась не сразу. Пришлось вдоволь поколесить по застроенным двухэтажными особняками улицам. Наконец: Брусничная, 13. Заросший высоченной травой и старыми деревьями участок с покосившимся деревянным домиком. Ржавые решётки на окнах. И запах, запах – старья, долгого отсутствия человека и обречённости. Александр оглянулся на ларченко. По щекам старика текли слёзы. Балабанов попытался его успокоить, однако сам почувствовал озноб и суеверный страх. Этот дом-корабль давно затонул; есть ли сокровища на его борту – неизвестно, а вот встреча с призраками неизбежна. Они с трудом открыли скрипучую дверь и шагнули внутрь. Толстый слой пыли. Старая мебель. Кружевные накидки. Пионер с горном на стене. Семейная фотография на комоде. Машина времени отбросила Балабанова на десятилетия назад. Странное дело: он услышал вдруг грохот сталинских пятилеток, тысячеголосое «Слава Иосифу Виссарионовичу!» Он увидел счастливые лица обречённых людей. Он сам с трудом удержался, чтобы не крикнуть «Слава!» и не встать в один строй с тенями прошлого. А Ларченко был уже там, в этом строю. Он тихо плакал и рассказывал, рассказывал, рассказывал, вспоминая. Балабанов жадно слушал старика. Ведь это не он говорил, но навсегда ушедшая эпоха. И не официальным языком лжи, перевёрнутой истории и фальши, а простыми, искренними словами очевидца и участника тех событий. Взволнованная, иногда путаная речь выхватывала из мрака прошедшего яркие эпизоды-картинки. … В сорок втором мы с матерью и сестрой бежали на Кубань. Из огня да в полымя. Голод начался. Помню, идём по краю поля, опухшие, шатаемся, зёрнышки подбираем – да в сумку их. Нет вокруг никого, а мать оглядывается испуганно. Это я позже узнал, что закон такой вышел: за колоски – в лагеря. И вдруг – кукурузник стрекочет. Свой самолёт, советский. Заметил нас сверху лётчик – и пикирует прямо на головы, кулаком грозит. Мы – врассыпную! Страх.…
два,две,двое ( совр.) -- два,дви,двая /dva, dvi, dvaya/(5000 лет до н.э.)
… Помню оккупацию. Немцы у нас стояли. Я, мальчишка, во дворе стою, семечки лузгаю – худой, как скелет. Немецкий офицер подходит. По голове потрепал и говорит с издёвкой на чистом русском, на семечки показывая: «Сталинский шоколад»…
…Война закончилась, а легче не стало. Соседа нашего помню. Добрый такой дядька был, всё конфетами угощал. Забрали ночью. Не видел его больше.… За что? Оказалось, крышу помог перекрыть соседу и взял деньги за это. Донёс кто-то. Жуть…
- А что же с отцом вашим произошло, расскажите насчёт экспедиции, - нетерпеливо перебил Балабанов.
Голос старика задрожал.
- Отца арестовали в тридцать седьмом. Пригласили на награждение орденом – якобы за экспедицию. Он такой счастливый ушёл. И не вернулся. Оказалось – иезуитская выходка НКВД.… Про экспедицию отец немного успел рассказать. Но такое – я до последнего времени всё это как сказку воспринимал. Гиперборея… Таинственное поселение… Книга.…А я ведь почему к вам пришёл позавчера. Всего с месяц, как из сумасшедшего дома вышел. Да-да, не удивляйтесь! Двадцать лет в дурдоме – от звонка до звонка. Дело Сталина живёт и побеждает.… Да и то – не говорил бы сейчас с вами, несчастье помогло, как говорится. Сгорел наш дурдом. То ли поджёг кто-то, то ли проводка старая воспламенилась. Двадцать трупов… Я в суматохе документы схватил – и к сестре, в Москву. Вот так вот. Недельку пожил у неё, оклемался малость, и тут по НТВ – передача про Гиперборею. У меня как включилось что-то: вспоминать стал. Оказывается, не сказку отец рассказывал…
Старик вдруг согнулся и закашлялся, прижав руку к сердцу.
- Что ж он вам говорил, Иван Онуфриевич? Про книгу подробнее, пожалуйста, - заволновался Балабанов.
Ларченко долго не мог отдышаться.
- Документы какие-то показывал. Карту. И приказал: «Молчи, сынок. Десять лет молчи. А потом найдёшь тайник».
-Тайник?! – изумился Балабанов – Где? Как найти?
Ларченко побледнел от переживаний.
-Беда в том, что забыл я координаты эти чёртовы! Всю жизнь помнил, а в дурдоме забыл. Искололи меня всего лекарствами. А ведь крепко помнил.… В тот час, когда отец тайну свою Дева ( совр.) - дэви /devi/ ( 5000 лет до н.э.)
открыл, высек он меня, до боли, до визга моего. Ни за что. И сказал при том: «помни цифры две – широту и долготу». Уже потом я узнал, что старинный это метод запоминания…
…А еще тогда отец стишок приказал заучить, его не забыл:
"Отец Онуфрий спрятал котомку
У лыжника - волка на носу у чертенка.
Обнаженная Ольга знает, где!
Не застудись в студеной воде!" Лицо старика перекосилось в болезненной гримасе. Он побелел как полотно, дыхание превратилось в хрип. Испугавшись за него, Александр уложил Ивана Онуфриевича на кровать, налил воды. Ларченко затих. «Пусть отдохнёт чуток, - подумал Балабанов. – Бедный старик!» Слова Ларченко поразили его. Карта! Тайник! Существовала карта тайника! Словно охотничья собака, почуявшая дичь, Александр принялся лихорадочно осматривать дом в поисках документов. Полчаса. Час. Ничего! Старик лежал тихо. Балабанов вышел во двор и закурил, опёршись на будку угольного сарая. В ночном небе издевательски улыбалась Луна. Он в сердцах пнул ногой кучу угля, и из будки вдруг вывалился ворох пожелтевших бумаг для растопки. В лунном свете ощерилось лицо Сталина со старой газеты. Замерев на мгновение от неожиданной мысли, Балабанов стремительно нагнулся к бумагам. Через пять минут таинственная карта была у него в руках. Он едва не задохнулся от волнения. Второй выстрел в сердце Балабанов получил уже в домике, у кровати, когда сжал заледеневшую руку мёртвого Ларченко.
