Гимн "К Аполлону"
(перевод Вяч. Иванова)
Когда родился Феб-Аполлон, ему
Златою митрой Зевс повязал чело, И лиру дал, и белоснежных
Дал лебедей с колесницей легкой.
Слал в Дельфы сына - у касталийских струй
Вещать уставы вечные эллинам.
Бразды схватив, возница гонит
Стаю на север гиперборейский.
Сложив хвалебный в оные дни пеан, Велят дельфийцы отрокам, с пением
И пляской обходя треножник, Юного звать в хороводы бога.
Гостил год целый в гипербореях Феб -
И вспомнил храм свой. Лето горит: пора
Звучать треножникам дельфийским.
Лёт лебединый на полдень клонит.
Сын отчий в небе, царь Аполлон, гряди!
Бежит по лирам трепет. И сладостней
Зарю встречает щекот славий.
Ласточки щебет звончей. Цикада Хмельней стрекочет, не о своей глася
Блаженной' доле, но вдохновенная
От бога песен. Касталийский
Плещет родник серебром гремучим.
снег(совр.) - снехья(скользкий) /snehya/ - 5000 лет до н.э.
Сон Балабанова.
Ой, падаю, помогите! Как высоко! Жуть!
Дыхание перехватило! Сейчас упаду, костей не соберу!
А-ай!
Невесомый я, как воздушный шарик, и занесло меня ветром выше облаков!
Земля внизу малюсенькая, будто картинка:
вся в густом черном креме сапожном, в хлопьях темноты, наплывах, мазках, лишь фосфорической лунной краской чуть намечены поля, овраги, холмы, блюдца озер, островки леса.
Ой- ой -ой, теряю высоту! Навстречу земля несется! Сейчас треснусь, в лепешку расшибусь!
- Выше, выше, выше!- беру себя в руки, силюсь, тужусь, сам себя пришпориваю, приказываю взлететь.
Ух! Получилось! Вышел из пике, лечу параллельно земле, держу высоту . Внизу с тихим свистом проносятся, мелькают силуэты, тени, комья и куски темноты.
А ну, попробую чуть выше! Есть, пошел на взлет! Хлебнул воздуха полной грудью.
Легче стало! Отпустил меня страх, отвязался, далеко внизу остался, а я купаюсь в объятиях звезд, свободы, ночной прохлады, лунного света!
Ах, как упоительно летать во сне!
Легко, свободно силой мысли и желания менять высоту, скорость, направление полета!
Днем разве свободны мы?! Рабы земного притяжения, неуклюжие увальни, двухногие твари!
Лишь во сне мы птицы!
Почему же люди во сне летают?!
Знать, были когда - то птицами. Пернатыми. Крылатыми. Но забыли об этом. Наглухо. Безнадежно.
И лишь сон крылатый - неясное воспоминание об иных мирах, о прошлых жизнях, о крыльях , о счастье полета.
Долго ли, коротко ли я летел, под конвоем внимательной луны, не высоко, не низко, не медленно, не быстро, да примелькались мне виды внизу, поднаскучили: одно и то же, реки, леса, холмы. И лягушек кваканье волнами снизу доносится, хоры расквасистые, жирноголосые.
Как вдруг.. О, море! Ворвалось в сон мой, в мой полет, распласталось вмиг внизу, разметалось от горизонта до горизонта, раскинулось, разверзлось, зашумело грозно, обрызгало снизу холодными каплями.
А я лечу, снова мурашками от страха покрылся: в море-то страшнее намного падать!
соленый,горький (совр.) - сола /sola/ - 5000 лет до н.э.
Прибавил я скорость, разогнал себя что было мочи, словно пулю.
Внизу бешеная пляска лунных зайчиков в нервном хороводе волн.И моя тень вперед меня по волнам несется.
Миг над морем вечностью кажется. Прыжок через бездну.
Думал, не дотяну.
Но вот, кажись, другой берег показался! Кончилось море!
Опять внизу прокручивается, как шарманка, заунывный пейзаж.
Вдруг вижу я : на северном горизонте посреди холмистой темноты, на бархатном черном покрывале ночи будто огненный браслет брошен, длинный, светящийся.
Что за чудо?!
Подлетаю ближе. Вдоль крутого берега реки, на лесной опушке две нитки горящих костров тянутся, бусами нанизаны. Похоже на взлетную полосу аэропорта.
Захожу на посадку! Снижаюсь!
Ого!
Не браслет это, не лента, не дорога - длинный - предлинный стол у реки накрыт, окаймленный кострами. За столом на лавках люди пируют. Все в одеждах белых, с венками цветочными на головах.
Прокричала тревогу сойка в лесу. За столом крик удивления. Головы все в мою сторону задрались, сотни глаз на меня уставились , блымкают недоуменно,отражая луну. Расмотрели наконец, машут приветливо мне пирующие, к столу зовут.
Делаю круг над столом, мне уже местечко освободили, потеснились, плюхаюсь на лавку!
Гиперборейцы вскакивают, орут восторженно, меня приветствуют, венок из цветов мне на голову нахлобучили. Тяжелый запах роз придушил меня.
Чашу круговую подносят!
Ура и слава дорогому гостю!
Постепенно обо мне забывают, пир продолжается как ни в чем не бывало. Я осматриваюсь, встаю из - за стола, с удовольствием разминаю ноги после долгого полета, обхожу длинный пиршественный стол. Глаза нестерпимо слепят золотые и серебряные сосуды, чаши и кубки.
Меня дружок мой новый сопровождает, гиперборей, прекрасный ликом, Абарис имя ему.
Столы от яств ломятся. Но вот что интересно. Заметил я, что стол гипербореев на три части поделен.
Первая гостям иноземным отдана. Тут из разных стран инородцы, дивные и разноликие видом, щетинистые, волосатые, носатые, ушастые, губастые, кривоногие, кто в шкуру одет, кто в парчу драгоценную с золотым шитьем, а кто почти голый, листьями срам едва прикрыт.
Стол здесь мясной. Жареные лебеди, журавли, цапли, поросята на блюдах, гуси на вертелах, заливная зайчатина, языки лосиные.
Блестят голодные глаза, жирные пальцы. Горы костей обглоданных.
Гости здесь не церемонные - спешат, глотают, не жуя, чавкают, обсасывают пальцы, рогочут, и крошки изо ртов во все стороны летят.
сушить (совр.) - шуш /sush/ - 5000 лет до н.э.
Идем дальше с Абарисом вдоль стола. Середину гипербореи занимают. Рослые все, двухметровые, русоволосые, голубоглазые. Сидят чинно, спины повыпрямив, будто кол проглотили, напитки цедят едва - едва, еду двумя пальцами не спеша церемонно цепляют, жуют медленно, долго, салфетками губы промокают.
Бледные вытянутые лица. Умные беседы.Дух благородства.
Здесь на столе мяса я не увидел. Фрукты диковинные на золотых блюдах, ягоды в мисах, салаты, кисели да каши. Гипербореи угостили меня рябиновой пастилой и мороженной сахарной клюквой.
Третья, северная часть пиршественного стола - самая почетная. Здесь элита гиперборейская пирует: мэр столицы ихней, жрецы, знаменитые поэты, художники и кифаристы. И Абариса место здесь.
Но странно: ни одного жующего!
И еды на столе вообще нет! Ни корочки хлеба, ни котлетки, ни рыбьего хвостика!
Если в самом начале стометрового стола обжорство бесстыдное, посередине - овощи, фрукты да беседы умные в меню, то здесь, на северном краю сотрапезники просто молчат, протянув ладони к центру стола .
Я онемел от изумления.
Посередине абсолютно пустого дубового стола красовалась золотая чаша, украшенная изображениями драконов, а на ней, словно огромное яйцо на подставке, переливался голубовато - белый матовый шар, около метра в диаметре, словно вылепленный из нежного утреннего тумана. Под гипнотическим взглядом нависшей Луны он мощно светился изнутри, едва заметно пульсировал и озарял все вокруг матово - голубым, расеянно - лунным неоновым сиянием.
Лица гипербореев выражали какое - то странное болезненное наслаждение. Они словно сладострастно упивались этим странным светом, исходящим от шара в чаше, будто поглощали, впитывали , всасывали его всеми своими фибрами, ртами, глазами, ноздрями, волосами, кожей, протянутыми ладонями.
- Пойми, друг мой, нам, высшим гипербореям, еда не нужна!
Так ответил на мое немое изумление, будто прочитав мысли ,Абарис.
Мы солнцееды. Питаемся светом Солнца, прямым или отраженным от Луны.
Всякий, кто познал науки, напитался мудростью, самоусовершенствовался в философии и добродетели, сможет перейти на фотосинтез! И ты тоже , если у нас потренируешься!
- Да ты что, Абарис, не готов я!
Без колбасы и картошки жареной - это не жизнь!
- Не горячись, друг! - похлопал меня по плечу Абарис.
тонкий ( совр.) - танука /tanuka/ - 5000 лет до н.э.
Солнцееды вокруг будто и не слышали нашего спора. Они сосредоточенно заряжались энергией. По их лицам, бородам, усам текло лунное молоко, которое щедро лила сверху склонившаяся над столом кормилица - луна.
- Я тоже в детстве целого гуся или зайца мог слопать. Пока не попал к жрецам нашим на воспитание, в храм Аполлона.
У них и набрался мудрости, человеком стал. Сначала вегетарианством увлекся, а потом и вообще есть и пить разучился.
Теперь где бы я ни был в заморских командировках,- знаешь, я ведь от мора и болезней целые города избавляю, гадаю занедорого, землетрясения предсказываю,- не без гордости похвастался Абарис мимоходом,- так вот, все удивляются и никто не верит, что я ничего не ем и не пью, годами без пищи и воды обхожусь!
Персидский царь однажды даже запер меня во дворце не целый месяц без еды и питья, а когда убедился, что я свеж и здоров как огурчик, щедро меня наградил и отослал обратно в Гиперборею.
Только теперь я получше рассмотрел Абариса. Благороднейшие черты ! Похож на молодого Чехова! Бородка полоской по скулам, усы тонкие, добрые внимательные глаза врача.
На нем косоворотка расшитая дивной красоты, а поверх узорная безрукавка с золотыми завитушками. Брюки - дудочки узкие в сапоги остроносые заправлены.
И тут меня осенило.
- Слушай, Абарис, так ты вообще не ешь и не пьешь, так?!
- Да, конечно, уже 20 лет как одним светом белым питаюсь!
- Значит... и в туалет тебе не надо?!
- Тебя не проведешь! - хитро улыбнулся Абарис, зыркнул на меня смешинками.
Ой! Мне вдруг нестерпимо захотелось отлить. Абарис, подожди, друг любезный! Его образ расплылся, затуманился . Я открыл глаза. Сотрапезники спят за столом. Луна в графине с водкой отражается. На блюде прямо передо мной - куски жареной крольчатины с лунной подливкой.
Я облегченно вздохнул и поспешил на двор.
Сон Неробей.
Жарко, потно, душно. Под одеждой - баня. По всему телу змейками струйки пота вьются. Ноги усталые ноют. Чемоданы стопудовые вот-вот руки с корнями вырвут - и куда я столько барахла набрала?!
Волосы слиплись от грязи и пыли. Сколько еще идти?
Никакой Гипербореи уже не надо. Мысли комьями спутались, в голове зудит, душ и чистая постель мерещатся, одна дума в темечко долбит, как бесконечная дробь дятла где- то в кустах неподалеку.
Сколько я уже тащусь дорогой проселочной в Гиперборею эту чертову через леса и болота?!
День?! Два?! Вот дура, понес черт меня!
А комары - гады! Оводы, слепни , мухи проклятые! Ненавижу я лес этот! И Гиперборею впридачу!
шалаш ( совр.) - шала /sala/ - 5000 лет до н.э.
Неужели?! Кажись, пришла!
Лес внезапно кончился, и впереди во всю ширь - аж дыхание сперло - широко разинул рот безоглядный простор: небеса васильковые с подушками облаков над бескрайним одеялом лугов, над извилистой рекой ,будто вышитой, уходящей за горизонт.
Ага, видно ждут уже здесь меня, встречают!
У плетня на краю луга парубки гарные и красны девицы машут руками мне приветливо, улыбаются, хлеб - соль на ширинке подносят.
Лица что ясный денек, открыты настежь, светом лучатся. Глаза распахнуты - сияют как небеса.
А парни у них ладно скроены!
Супербореи, тьфу, гипербореи эти совсем даже ничего!
Грянули флейты, кифары, тамбурины, барабаны!
Встречающие закружились в приветственном танце.
На меня поплыл праздничный хоровод, и... я потеряла голову:
кто - то подхватил у меня из рук постылые чемоданы, кто -то лепестками роз осыпал , за руки меня взяли гипербореи, закружили в танце.
Ах, как сладостно они пахнут!
Медленно, величаво белой лебедью плывет хоровод по травам и цветам луговым, вместе с музыкой нежной течет куда - то, уносит меня в страну блаженства.
Поют гипербореи, кружатся, пританцовывают, в бубны бьют, дудят в свирели, мне, гостье дорогой, как дети, радуются.
Все слаще музыка, все выше волны восторга, движения сладострастней, аромат благоуханнее.
Проплывая мимо, губами меня касаются, целуют.
Нежны касания рук, тел прикосновения желанны.
Оглушительно сердца барабанят, пиликает, дудит на весь свет любовь!
Какие груди, какие торсы, фигуры! О, аполлоны и венеры сошли на землю!
Будто в море плещусь я теплом, в ласковом водовороте танца посреди тел прекрасных.
Хорошо мне, томительно - радостно, да одежда стесняет движения, мешает полной свободе. Сбросить бы ее!
И вот в унисон тайным желаниям уносит одежду мою прочь течение хоровода.
Подплыл молодой красавчик, танцуя, змейку на мне сзади расстегнул. Следом другой хороводник пританцовывает - момоходом кофту стащил, третий, в танце кружась, лифчик сдернул.
А музыка... Пьяная, как вино!
тот самый (совр.) - татсама /tatsama/ - 5000 лет до н.э.
Что же делают со мной гипербореи?
Закружили в танце, голову вскружили, раздели, а теперь.. мажут какой- то мазью, или пеной, трутся о меня, и все в движении, не нарушая рисунок танца!
Навстречу мне девы - хороводницы плывут с кувшинами на плечах, льют воду мне на грудь, ноги, живот. Я как тряпка в стиральной машине, крутят, вертят меня, как хотят!
Смыли с меня пену и уплыли прочь, хороводом влекомы.
А новая волна танцоров, нежно касаясь моей кожи пальцами, втирает ароматное масло.
Как приятен этот массаж танцевальный, легкий, неспешный, нежный, улыбчивый!
И раздел меня хоровод, и искупал, и надушил!
Опа! Десятки рук ласковых подхватили меня, от земли оторвали и закружили под гимны радостные. Небесное удовольствие!
Нежно, как пух лебяжий, опустили меня на одеяло соболиное.
Чистая я , легкая, как после химчистки шуба, легко мне, блаженно на перине из соболиных шкурок!
А хоровод вкруг меня пошел, затянул песню хвалебную в мою честь.
О, мед ушам моим, бальзам сердцу!
За всю мою жизнь бестолковую никто никогда мне ноги не целовал, а здесь - прям -таки каждый норовит!
Танцующие, по очереди, проплывая мимо в танце, на колено припадают, ноги голые мои лобызают! Как приятно - то богиней побыть!
А слова песни меж тем слух ласкают.
Мол, в целом свете нет умнее меня , и краше, и добрее! И губы у меня что алая зорька, и улыбаюсь я словно денежку дарю.
И обожают они меня, гостью дорогую.
Славили гипербореи всю жизнь мою славную, безупречную.
Пели, что и в работе хороша, и сердце мягче масла, и подружка я отменная.
Пропели хвалу мне звонкую на весь свет. Но вот загадка.
Откуда знать бы им, что в прошлый четверг я старушке дряхлой помогла дорогу перейти?!
И что собаку раненую приютила?!
Что в детдом премию перечислила?!
Про это все в песне той пелось. Вот чудеса! Правду молвят про гипербореев - ясновидящие!
Натанцевались вдоволь юноши прекрасные, попадали рядом со мной на ложе соболиное, приказа ждут.
Вот блаженство!
Только бы не проснуться! Только бы не кончалось это!
Но нет! Закон бутерброда! Блин!
Не храпи ты Щепкин, козел!
Кажись, сон это... Эх, жизнь - полушка медная! Обман, все обман!
сушка ( совр.) - шушка /sushka/ - 5000 лет до н.э.
Сон Ройзенблатта. Я должен встретить его у фонтана. Как узнаю незнакомца в толпе? Он будет в правой руке держать корзинку с клубникой. Так и будет. Подойдёт и скажет: «Мир тебе, странник!» Тебе же не привыкать, Алекс! Гиперборея так Гиперборея! Всего лишь очередное задание. Сколько же их уже было за пятьдесят лет! Вьетнам, Камбоджа, Индия... Брызги фонтана попадают в лицо, тут же испаряясь под полуденным солнцем. Течёт навстречу толпа облачённых в белое людей. Ступают важно двухметровые бородачи, семенят следом статные красавицы на высоченных платформах. Солнце, солнце! Ни ветерка. Разморило.
Качнулась ленивым маятником память, вновь отсчитывая прожитые минуты. Он увидел себя, словно в далёком сне, на пиру в заброшенной деревушке. Лебедянь ― это где-то на краю света. Она, эта симпатичная русская, угощала его и гостей медовухой. Он выпил прохладный тягучий напиток со странным вкусом и вдруг с изумлением увидел самого себя сверху, сидящего за длинным столом в бревенчатой комнате. Со скоростью примерно 0,5 м/с он поднимался всё выше и выше, совершенно не чувствуя своего тела. «Пока!» - махнул себе на прощанье.
Ушли вниз стропила крыши, мелькнула деревянная черепица, конёк избы с затейливым орнаментом. Наверх! Впереди ― свет. Земля и прошлое погрузились во мрак. Тридцать минут прошло ― он машинально засёк время по наручным часам. Полчаса до небес. До встречи с верховным Резидентом, что не показал своего лица. Алекс пытался разглядеть его со спины, но светящийся нимб резал глаза. Ну и голос же у Резидента! Громоподобный, душа уходит в пятки. « Ты отправишься в Гиперборею, пятое тысячелетие до моего рождения. Город Эдем, центральная площадь, у фонтана. Встретишь человека. Узнаешь его по корзинке с клубникой в правой руке. Передашь вот этот пакет. Ошибаться нельзя!».
Обратный путь занял совсем немного времени. Ройзенблатт пронёсся с немыслимой скоростью сквозь какой-то длинный мерцающий ярким неоновым светом туннель и, плюхнувшись на каменную скамейку у фонтана, с изумлением огляделся вокруг.
Огромная круглая площадь, вымощенная чёрно-белой плиткой, запруженная народом. По периметру ― изящные колонны из белого мрамора с фигурками крылатых коней наверху. Удивительной красоты фонтан в центре - скульптурная группа, изображающая диковинный танец юной девушки и свирепого быка. Спиралью от фонтана разбегаются клумбы жёлто-красных роз. Зелень травы. Одуряющий аромат. Люди в белых одеждах. Течёт навстречу людская река. Где ты, незнакомец? Алекс украдкой пощупал пакет в правом кармане длинного плаща. Он даже не пытался встать со скамейки: так безопасней. Стоя он со своим метром шестьдесят будет смотреться как белая ворона среди рослых гиперборейцев. Мозг вдруг послал сигнал тревоги. Что не так? Фотографическая память Ройзенблатта автоматически выделила в толпе десяток человек со странными одинаковыми шрамами на левой щеке, ― словно от удара птичьей лапой. Агенты местной разведки?! Смотри в оба, Роза! Провалишь задание, ― попадёшь в ад! Алекс посмотрел на часы. Ещё пять минут, и пора уходить: дольше оставаться опасно. Но вот оно, долгожданное: «Мир тебе, странник!»
свой ( совр.) - сва /sva/ - 5000 лет до н.э.
... Они стремительно уходили через дворы, путая следы и отрываясь от возможной погони. Мелькали низкие заборчики, увитые плющом, развешенное для просушки бельё, резные балкончики, играющие дети, полулежащие на каменных ложах старики. Незнакомец, верно, знал город как свои пять пальцев: ни разу не засомневался в выборе пути. Наконец остановились перед затейливой кованой дверью в высокой стене. Спутник постучал условным стуком и назвал пароль. Дверь слегка приоткрылась; они проскользнули внутрь и очутились в небольшом тенистом дворике с бассейном и двумя лежанками посредине. «Здесь мы в безопасности», - незнакомец жестом пригласил Алекса отдохнуть.
Ройзенблатт смог наконец передать свёрток таинственному спутнику, многозначительно подняв палец вверх, к небу: «От него!» Тот кивнул и, внимательно осмотрев нетронутые сургучные печати с изображением львиной морды, вскрыл пакет. В нём оказалась золотая чаша изумительной работы с необычными, выступающими вверх в форме буквы «П» ручками. О боже! Какое мастерство гравировки! С её поверхности, казалось, шипели, сверкая глазами-алмазами, свирепые змеи, переплетаясь в клубке яростной борьбы с идущими тяжкой поступью слонами. Любопытство перебороло профессиональную этику, и Ройзенблатт не удержался: «Что это?!» Его спутник сначала минуту помолчал многозначительно. «Меня зовут Абарис. Я Верховный Магистр сил добра. Перед тобой великолепная работа древних мастеров ― чаша смерти и бессмертия. Может вылечить от любой болезни или отправить на тот свет». «Когда ещё представится такая возможность?» - подумал Алекс, а вслух произнёс: «Помоги, коллега, радикулит замучил совсем!» Абарис молча зачерпнул чашей воды из бассейна и, усевшись на скамью, поместил чашу себе на колени. Затем, бубня под нос непонятные слова и положив руки ладонями вниз на выступающие ручки чаши, начал сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее поглаживать их. Минута, другая ― и о чудо! - вода в чаше наполнилась пузырьками, забурлила, вскипела. Пей! Абарис протянул чашу Алексу. Была не была! - Ройзенблатт в один миг осушил её до дна.
Внезапно лицо верховного магистра поплыло куда-то в сторону, сознание помутилось. Очнулся Алекс от ласковых женских слов: «Что же ты не пьёшь, милый?» Ройзенблатт медленно поднял голову, с трудом приходя в себя. Он сидел за столом в бревенчатой горнице. Рядом с кувшином медовухи в руке стояла Акулина, сладко улыбаясь ему. Спина совсем перестала болеть.
